Зинаида Ивановна Горобец-Лифшиц.   
На машине - в горы.

(В кн.: Воспоминания о Л.Д.Ландау. Отв. ред. И.М.Халатников.  М.: Наука, 1988.)  

 

Судьба послала мне счастье общения с Львом Давидовичем Ландау на протяжении многих лет. Оно было почти ежедневным в Институте физических проблем и особенно близким во время летних отпусков. Лев Давидович любил один месяц из своего летнего отпуска проводить с нами — с Евгением Михайловичем Лифшицем и со мною — в автомобильных путешествиях то по Кавказу, то по Прибалтике, то по Карельскому перешейку или Украине. Он любил: природу - и среднерусскую, и поросшие сосной дюны Прибалтики, и яркую красоту юга. Снежные вершины кавказских: гор его зачаровывали, а Черное море он любил больше за его красоту, чем за удовольствие купаться в нем. Может быть, потому что не умел плавать.

Уже подготовка к путешествию была радостной для всех нас. Техническая сторона — забота о машине, палатках, плавательных принадлежностях — была отдана в опытные руки Евгения Михайловича, Я заботилась о питании и о комфорте в пути. А Дау принимал участие лишь в обсуждении маршрута, но и в этом вопросе он полагался на свою крепкую опору - давнего и надежного друга Женю Лифшица. Лев Давидович был сговорчив. Он говорил о себе: «У меня хороший характер. Я покладист, согласен с любым вашим решением». Так оно и было. Никаких противоречий в нашем маленьком коллективе никогда не возникало. Дау охотно подчинялся и доверял опыту Жени, а к даме у него всегда было джентльменское отношение.

Удивительно праздничным казалось раннее утро, когда, усевшись в машину, мы покидали Москву. Заботы остались позади, впереди манил простор, отдых в горах, у моря. Как только выезжали из Москвы — в места, где посты ГАИ в те времена были редки, Дау пересаживался с заднего сиденья к нам на переднее. Теперь всем одинаково хорошо была видна дорога. Быстрое, равномерное движение машины, сознание, что за рулем осторожный Евгений Михайлович, смена лесов и полей, освещенных косыми лучами утреннего солнца, бесконечная лента шоссе.

Радостное возбуждение постепенно утихало, и мы ехали молча, лишь изредка обмениваясь впечатлениями. Машина то взлетала на пологий холм, то стремительно мчалась вниз, чтобы с разгона снова взлететь на следующий холм. Я спросила Дау, не хочет ли он научиться водить машину. «Нет, отвечал он,— это было бы очень опасно: я очень быстро заснул бы за рулем». Вот и сейчас, нас слегка подкачивало, сказывалась усталость, и мы пытались развлечься. Для этого годилась и детская игра в номера машин, встречных и обгонявших. Любыми арифметическими действиями нужно было получить равенство между левой и правой частями четырехзначного номера. Очко получал тот, кто делал это быстрее других. Дау шумно радовался, когда ему удавалось опередить Женю, а на мою долю очков выпадало мало, однако, когда это случалось, Дау не забывал выразить свое одобрение.  Эта игра быстро надоедала, и мы переходили к следующему номеру развлекательной программы — к пению. Всем известно отсутствие у Льва Давидовича интереса к музыке. Однако, видимо, присущая ему любовь к красоте, лиричность и даже некоторая сентиментальность не оставляли его полностью к ней равнодушным. Он любил цыганские романсы, особенно «Мой костер в тумане светит...», и просил меня петь его вместе с ним. Нельзя сказать, что получался вполне благозвучный дуэт, поскольку мелодия давалась Дау нелегко.

И в пути и на привалах часто читали наизусть любимые стихи. Здесь Дау был на высоте, знал очень много и читал их хорошо, нараспев, как читают поэты. Список любимых им стихов, написанный его рукой, хранится у меня как драгоценная реликвия. Кроме Пушкина и Лермонтова, там перечислены стихи Блока, Гумилева, Уткина, Симонова, Слуцкого, Берггольц. И еще Лев Давидович знал наизусть в оригинале стихи Кэмпбелла, По, Шамиссо, Гейне, Гёте. Евгений Михайлович не уступал ему, и начиналось состязание друзей в чтении стихов на английском и немецком языках, но и мне хотелось их чем-нибудь поразить. Я прочла на древнегреческом языке знаменитую надпись на камне в Фермопильском ущелье, и мои «рыцари» были сражены — древнегреческого они не знали.

Бережно храню пожелтевший клочок бумаги с написанным на нем неразборчивым почерком Льва Давидовича стихотворением О. Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков...». Оно вызывает печальные ассоциации. Хотя сам Лев Давидович не любил рассказывать об этом, но ведь и на его плечи «кидался век-волкодав». В апреле 1938 г. он был арестован якобы за шпионаж в пользу Германии и пробыл в заключении ровно год. Лишь вмешательство П. Л. Капицы спасло ему жизнь. Петр Леонидович написал письмо Сталину. Он писал, что не верит, чтобы Ландау был способен на что-либо нечестное. Все знали, что подобный шаг был страшнее, чем войти в клетку с тигром. Однако, не получив ответа, почти через год Петр Леонидович написал другое письмо, на этот раз Молотову. Он повторял, что не может поверить, что Ландау — государственный преступник. И смелое заступничество дало результат. Ландау был освобожден под личное поручительство П. Л. Капицы.

Позже Евгений Михайлович спрашивал Петра Леонидовича, как он не боялся, представлял ли себе размер опасности. Петр Леонидович ответил, что таких вопросов он себе не задавал, он лишь твердо знал, что иначе поступить не мог.

Всю свою жизнь Лев Давидович был не только благодарен, он был предан П. Л. Капице. И возможно, этим объясняется его категорический отказ даже обсуждать вопрос о создании отдельного института теоретической физики. До конца жизни он оставался сотрудником Института физических проблем, возглавляемого П. Л. Капицей.

Миновали годы, происходили новые события, вызывавшие волнение и горькие чувства. На этот раз они были связаны с судьбой Б. Л. Пастернака. Мог ли он не поддаться давлению и не отказаться от Нобелевской премии? Почему недостаточно боролся? Такие вопросы задавал Евгений Михайлович. Не менее взволнованный Лев Давидович не решался осуждать Пастернака за слабость. Узнав многое на собственном опыте, он понимал, что нельзя требовать от каждого честного человека, чтобы он был героем.

...Приближался вечер, и нужно было устраиваться на ночлег. В те годы получить номера в гостинице было не так трудно, как сейчас. Помню только два случая неудачи. Первый — в Ростове-на-Дону. Администратор гостиницы на просьбу предоставить хоть один номер для академика ответил: «Много тут вас академиков ходит, всем давай». Оказалось, что академиками он называл слушателей военных академий. Второй случай — в Сочи. Там мотив отказа был несколько другой: «Я не знаю, как устроить журналиста, приехавшего из Румынии,— сказал администратор,—а вы тут со своим академиком пристаете». Но, как правило, устроиться удавалось, и на следующее утро мы продолжали путешествие с новыми силами.

Незаметно кончались казавшиеся бескрайними поля подсолнухов — мы приближались к Кавказу. Вдруг на горизонте показались горы. Глаза моих спутников засияли от восторга, с губ не сходила улыбка. Вот она — зримая цель нашего путешествия! Через несколько часов езды по горным дорогам мы наконец останавливаемся на первой Домбайской поляне. Здесь раскинулась палаточная турбаза, и мы, усталые, удобно располагаемся на ночлег. На следующее утро, отдохнувшие и бодрые, собираемся налегке идти в горы. Выбираемся из палаток и замираем на месте: перед нами снежная вершина Софруджу и ее зуб, ярко-розовые в лучах утреннего солнца, четкие очертания гордой красавицы Белалы-каи и величественная громада Домбай-ульгена на фоне синего неба. Долго смотрим и не можем отвести взгляда. Крутая тропинка ведет к небольшой поляне, затем через пихтовый лес к другой большой открытой поляне, где шумный водопад с Джугутурлючатского ледника оглушает и снова заставляет остановиться. Лев Давидович стоит на камне у самого края воды, радужные брызги обдают его с головы до ног, но отойти, оторваться от этого чуда невозможно. Евгений Михайлович боится, как бы Дау не простудился, и командует двигаться снова вверх, в горы.

При кажущейся хрупкости Дау был очень вынослив и мог ходить в горах долго, не уставая. Евгений Михайлович восклицал: «Посмотри, Дау ходит, как верблюд, лучше нас всех». Действительно, он никогда не жаловался на усталость, не просил остановок. Но если по пути попадались заросли малины, где каждый куст был усеян ягодами, ни я, ни Дау не могли устоять — углублялись в них и «паслись» до тех пор, пока не раздавался возмущенный голос Жени: «Как можно тратить время в горах, глядя вниз, а не на горы! Ягоды можно купить в Москве на рынке. Быстрее выбирайтесь! Пошли!» А мне и Дау казалось, что можно сочетать оба удовольствия — и любоваться природой, и собирать ее ары.

Жаль было расставаться с Домбаем и Тебердой, но впереди нас ждали другие красоты.

Останавливаемся на неделю в Нальчике. Гостиница здесь вполне приличная, но в ресторане еда отвратительная. Поэтому каждый вечер мы ездим ужинать в Пятигорск, за 80 км отсюда. Там в лучшем ресторане города можно получить вполне съедобное блюдо под названием «Машук», а по нашим понятиям гуляш. Если наши предки считали, что не стоит ехать «за семь верст киселя хлебать», то мы были более привередливыми.

От Нальчика рукой подать до ущелий Черека, Чегема и Баксана. Мы приближались к Главному Кавказскому хребту. Шли пешком, оставив машину в ущелье. Уже казались совсем близкими резко изломанные, обрывистые гребни Шхельды. Но расстояния в горах обманчивы. Дау с небольшим рюкзаком за плечами, слегка сгорбленный, в соломенной шляпе размеренным шагом идет вслед за мной под палящими лучами горного солнца. Женя замыкает «колонну». Идем час за часом; наконец Женя предлагает сделать привал. Дау с наслаждением сбрасывает рюкзак и ложится в густую траву альпийских лугов. Отдых длится долго. Подкрепившись бутербродами и холодной водой из горного ручья, надышавшись ароматом диких трав, начинаем «философствовать».

Лев Давидович — прирожденный учитель — считал своим долгом обучать молодежь не только трудной науке —  физике, но и не менее трудной науке жить и быть счастливым. Он очень любил жизнь и считал, что каждый человек обязан прожить свою жизнь счастливо. Это требует усилий, но этого необходимо добиваться. Он сам много работал над собой, преодолевая природное свойство — сильную застенчивость, которая мешала общению с людьми, а следовательно, мешала быть счастливым. И он добился этого. Ему хотелось поделиться с каждым человеком своим опытом и созданной им теорией, как быть счастливым. Огромное значение придавал он любви, конечно взаимной (без взаимности, считал он, у нормальных людей любовь угасает). Но, чтобы найти ее, надо много потрудиться. Большой труд поиска должен сочетаться с большим трудом самоусовершенствования. При этом надо понять и преодолеть такие помехи в любви, как ревность, жадность. Кстати, жадность в широком значении этого слова, по мнению Дау, одна из главных причин многих бед человека. А ревность — чувство, часто вовсе не имеющее отношения к любви, а скорее постыдное проявление оскорбленного самолюбия. К сожалению, любовь, как и все на свете, не вечна, считал он. И если любовь прошла, надо расставаться. Жертвовать собой ни одна из сторон не должна. Но расстаться надо, оставаясь в дружеских отношениях. Дау утверждал, что в его жизни только так и было. Нельзя продолжать связь, если любовь прошла, ведь нельзя, говорил он, любовь заменить сексом. Это будет профанацией любви. А как быть, если исчезла любовь между супругами? Лев Давидович считал, что, как правило, разводиться не следует. Ведь все равно в следующем браке может повториться то же самое. Поэтому семью нужно сохранить и рассматривать брак как своего рода кооператив, когда муж и жена продолжают совместно вести хозяйство и воспитывать детей. При этом каждый из супругов имеет право искать другую любовь, и ревности не должно быть места. Вообще же Лев Давидович считал, что в брак следует вступать только в том крайнем случае, когда оба влюбленные, проверив свои чувства в течение долгого времени, приходят к выводу, что врозь жить не могут. Брак — слишком серьезное и ответственное дело, чтобы совершать его только ради самой идеи брака. Я не соглашалась с идеей брака-кооператива, считала, что женщина одна может воспитать детей, что кооператив для нее унизителен. Дау возражал, и мы наконец замолкали, оставаясь каждый при своем убеждении.

Возможно, теория любви, построенная Львом Давидовичем, несколько утопична, но, несомненно, высоконравственна. Я остановилась подробно на ее изложении, потому что знаю, как многие, с кем он разговаривал на эту тему, не дав себе труда вслушаться и вдуматься в мысли, высказанные им, часто искажали их и не замечали их нравственной основы или не хотели замечать. С годами его взгляды на любовь несколько менялись. В молодости он считал, что может любить только красивую женщину. Была бы красота, а ум и душа необязательны. «Если мне нужно поговорить с умным человеком, я лучше поговорю с Женей»,— замечал он. В последние же годы жизни частенько в его высказываниях проскальзывали нотки тоски по подруге не только красивой, но и умной, и имеющей душу, а не «пар».

Однако самой большой его любовью, его жизнью, была, естественно, наука — физика. Не помню ни одного дня во время летних отпусков, когда бы Лев Давидович и Евгений Михайлович не обсуждали горячо и долго интересующие их в данный момент вопросы физики. Мне приходилось терпеливо ждать и заниматься своими делами, пока они не уставали и не возвращались с высот науки в обыденный мир. Бывало и так: среди увлеченного разговора вдруг раздавался возглас: «Тихо! Помолчите!» И никто не обижался — значит, в этот момент нужно было сосредоточиться на обдумывании какой-то важной задачи.

Многолетняя привычка Дау постоянно обмениваться с Женей мыслями не только научными, но и глубоко личными, доверять его мнению и опыту сделала их дружбу нераздельной. Женя платил Дау той же преданностью, любил и оберегал его… Всегда беспокоился о его здоровье, о настроении. Старался уберечь от волнений, связанных с редкими, к счастью, выпадами завистников. Оба они не могли обходиться друг без друга. И казалось, что эта прекрасная дружба и жизнь вечны. Но «все проходит», часто повторял Дау. Нелепый трагический случай оборвал его жизнь, оставив глубокую брешь в рядах физиков.

…Наше путешествие по ущельям Кавказа продолжалось. Настала очередь последнего маршрута — по Баксанскому ущелью. Там у подножия Эльбруса в деревне Тегенекли расположилась база Грузинского института физики. Конечно, мы должны были заехать туда на несколько дней к давнему другу Дау и Жени — Элевтеру Луарсабовичу Андроникашвили. Встречая нас, он едва улыбался, и вид у него был необычный: бледный, хмурый, в полосатой пижаме, обритый наголо. Дело в том, что всего за неделю до этого он попал в автомобильную аварию, получил сотрясение мозга и страдал от головной боли. Его сотрудники разговаривали шепотом и старались не попадаться на глаза своему директору-громовержцу.

Болезнь помешала Элевтеру Луарсабовичу поехать с нами на Ледовую базу. В сопровождении молодых физиков мы отправились туда на открытом институтском грузовике. Дорога, скорее широкая тропа, серпантином круто поднималась на высоту около 4000 м. Шофер должен был обладать виртуозным мастерством, чтобы маневрировать на множестве крутых поворотов и не скатиться вниз.

Много потрудились сотрудники Грузинского физического института, чтобы построить своими руками Ледовую базу на такой высоте. Ее алюминиевый цилиндрический корпус расположен на самой кромке снежной шапки, покрывающей вершину Эльбруса. Отсюда хорошо виден «Приют одиннадцати», а внизу до самого горизонта простерся Главный Кавказский хребет. Сказочная красота его снежных вершин и отрогов превосходит человеческое воображение.

Дау и Женя осмотрели Ледовую базу, выслушали захватывающий рассказ о ее строительстве и о самоотверженности тех физиков, которые остаются здесь на зимовку. Дул сильный холодный ветер, трудно было дышать, и мы стали собираться вниз, в Тегенекли. Заботливые хозяева укутали Дау в огромный бараний тулуп, меня — в широкоплечую войлочную бурку, а Женя легко переносил холод (Дау по этому поводу часто шутил: «У тебя нарушена терморегуляция») и возвращался без дополнительного утепления. Под свист ветра мы быстро спустились с Эльбруса и стали делиться своими восторженными впечатлениями с теми, для кого он был не только воплощением красоты, но и символом огромного труда, связанного с множеством опасностей. Наутро мы простились с нашими добрыми друзьями.

Путешествие подходило к концу. Все намеченные маршруты были пройдены, и, полные впечатлений, загорелые и окрепшие, мы отправляемся в Москву. Уже начало осени, небо хмурое, моросит дождь, и всем немного грустно. А мне особенно. Для меня кончается роскошь ежеминутного общения с удивительным, редкого обаяния человеком и великим ученым нашего века - Львом Давидовичем Ландау. Я мысленно благодарю судьбу и утешаю себя надеждой на будущее. До следующего лета, до следующего путешествия!